День из моей жизни

Если бы меня попросили рассказать историю этого дня, то я начал бы с самого утра. Раннее, покрытое росой утро, запомнилось мне тем, что я стою на большом лугу. Вокруг нет ни деревенских домов, ни деревьев. Есть только луг, трава и пруд впереди. Сегодня день, когда я пасу гусей.

Пасти гусей не простая работа. Как по мне, так даже более сложная, чем пасти коров или коз. Гуси держатся вместе, но если коровы двигаются медленно, основательно бредя по полю, то гуси бегают из одного места в другое с очень большой скоростью. Да и это не самая большая проблема. Сложнее всего выманить гусей из пруда. Желание гусей залезть в пруд является непреклонным, поэтому они устремляются туда всегда и, зайдя в пруд, сидят в нем бесконечно долго и с большим наслаждением. Стоит признать, что пруд для гусей среда более привычная и понятная. Там можно найти все, что может пожелать гусиная душа, но в девять лет смотришь на эту проблему по-другому. "Ну, милые вы мои, ну красивые вы мои, ну идите ко мне" - жалобно причитаешь у берега. Зовешь их иногда около часа. Упрашиваешь и перебираешь клички всех гусей по очереди. Вдруг какой-нибудь сознательный гусь все-таки откликнется. Домашний гусь хоть и с норовом, но все же птица домашняя, поэтому, как только их внутренние часы говорят им о том, что мамка скоро должна дать им корма, перед тем как загнать на птичник и, что собственно уже пора и на птичник, они начинают откликаться и практически все, сразу, подплывают к берегу.

Я помню запах, запах мокрой утренней травы. За рубахой, живот мне трет краюха хлеба, а в мешочек на плечо подвязан литр молока. Иду по лугу босой. Как сейчас, закрывая глаза, я ощущаю прохладу утра и слышу, как мои босые ноги шуршат по траве. Гуси бегут ровной стайкой вперед, хорошо зная дорогу. Сегодня я не вожу гусей окольными путями, мы идем к пруду прямиком, а они, словно в благодарность, бегут быстро, ровно и не разбегаясь.

Возле пруда я сажусь на свое привычное место. Под пригорком спрятана обмотанная в тряпочку дудочка, которую я начал вырезать из подсушенного камыша. Нож я ношу в кармане и никогда в жизни не доверю его тайникам, пусть даже самым надежным. Нож это редкость, нож это гордость. Каждый мальчишка мечтает о своем ножичке. Я свой нож сделал сам из старого обломка. Долго точил его об камень, смастерил деревянную ручку и обмотал бечевой. Ножичек получился не большим, не больше мизинца длиной, но этого мне вполне хватало.

Я достаю дудочку и нож и начинаю медленно вычищать отверстие. Гуси плавают в пруду, слышен плеск и гусячий гогот. Иногда раздается кваканье лягушек, а если смотреть на воду, то можно увидеть круги от рыбы, хватающей мошкару. Время течет и быстро и медленно. Иногда отвлекает далекий птичий крик.

Жители нашей деревни к пруду почти не ходят. Все равно в нем купаться нельзя, потому что пруд с тиной и с жабами. Деревни от пруда не слышно и не видно. Целый день можно провести без единой живой души. Иногда ко мне приходит мой друг Колька, семья которого живет в доме напротив. Тогда, конечно, день пролетает незаметно. Мы создаем себе игры из ничего и спохватываемся только тогда, когда уже начинает вечереть, а гуси, как нам кажется, гогочут в нашу сторону.

Сегодня Кольки нет, и я сижу сам. Когда солнце поднимается в зенит, я достаю хлеб и молоко. Не обильный, но сытный обед начинает клонить меня в сон. Я засыпаю, не беспокоясь о гусях. В пруду им ничего не угрожает.

Я сплю и вижу, как батя везет меня в поле. Идет сбор урожая и батя, вместе со своим работником, возят снопы. Мать, сестра и две работницы стоят с серпами и собирают охапки. Батя дает мне небольшую корзину, подталкивает в сторону поля и говорит собирать упавшие колоски. Корзина наполняется быстро и я уже бегу к телеге, чтобы высыпать свой урожай. Но что странно, как быстро я не бегу к телеге, она словно стоит на месте и не приближается ни на метр. Батя стоит возле телеги, повернувшись ко мне спиной. Я кричу, а он не слышит и не поворачивается. Я спотыкаюсь, рассыпаю колосья, корзина катится по полю, а я лежу не чувствуя ни рук, ни ног. Я не могу встать. Я не могу кричать. Во рту все пересохло. Я делаю огромное усилие, чтобы вскочить на ноги и просыпаюсь.

Вокруг ничего не изменилось и только солнце, переместившись с зенита в сторону горизонта на добрую половину, говорило о приближении дня к вечеру. Я потягиваюсь, встаю на ноги и иду к пруду. Гуси дремлют в тени камышей. Я зачерпываю немного воды из пруда и умываю лицо. Вода, хоть и стоячая, освежает. Возвращаюсь на свое привычное место, достаю дудочку и продолжаю вырезать.

Стебель камыша хороший, ровный. Я выломал его пару дней назад, обрезал, зачистил внутри, по краям и дал подсохнуть на солнце. Отверстие и скос я проделал вчера, а сегодня я собирался вырезать и подогнать затычку. На примете у меня был маленький кусочек дерева, который сох вместе с камышом. Я приступаю к работе. Аккуратно, чтобы не срезать лишнего я обтачиваю деревянный брусочек и каждые пару минут примеряю его к отверстию. Около часа кропотливой работы и затычка готова. Я засовываю ее внутрь, вплоть до отверстия и обматываю край дудочки полосками, которые сделал из бечевки. Ладная выходит дудочка. Такую можно хорошо обменять у мальчишек. Я дую в отверстие. Чистый и приятный звук хорошо слышен. Оставалось проделать дырочки по длине дудочки, чтобы она была полностью готова, но на это был завтрашний день. Я смотрю на небо. Судя по всему, дождя сегодня и завтра не будет, так что дудочку можно сложить за пригорок.

Гуси начинают медленно подплывать к берегу. Я встаю, складываю ножичек в карман и иду к пруду. Сегодня гуси слушаются меня хорошо. Мы быстро собираемся и идем к деревне. Пять минут через луг, и мы уже на тропинке. За пригорком виднеются крыши деревенских домов. От некоторых труб идет дым. Еще несколько минут и я начинаю различать привычный деревенский шум. Гуси, переваливаясь с лапы на лапу, семенят быстро. Дома нас всех ждет ужин. На деревенской улице играют маленькие ребята. Они прерывают игру и смотрят на нас, когда мы проходим мимо. Всем не более пяти лет, и они мечтают о том, как сами смогут ходить на пруд, подчинять себе гусей и мастерить дудочки. Пройдя мимо, я продолжаю чувствовать на себе их взгляды, поэтому иду ровнее, чем обычно. Возле нашего дома, батя с работником разгружают телегу. Мамка в доме и готовит нам ужин.

- Эй пострел, гусей не потерял? – окликает меня батя.

- Все на месте, - улыбаюсь я, - куда ж они денутся.

- Куда-никуда, а деться могут, - бросает в мою сторону батя, поднимая какой-то мешок.

- Батя, помощь нужна?

- Ты иди гусей загони, да корма им дай. Там мамка уже должна была замешать.

- Добро, - говорю я и бегу догонять гусей, которые уже подходят к сараю. Дать корма легче легкого. Достаточно открыть корыто, в котором мамка замешала корм и дело готово. Я сдвигаю щеколду, впускаю гусей внутрь и открываю корыто. Словно и не щипали траву, они набрасываются на корыто, отталкивая друг друга крыльями и клювами. Я пинаю ногой самого наглого, который шипит и клюется больше всех и выхожу во двор.

Батя с работником уже закончили разгружать телегу. Работник стоит возле колодца и черпает воду из ведра, поливая себе голову и тело. Батя, что-то записывает при входе в сарай. Я не жду их и вбегаю в избу. Внутри, меня сразу подхватывает дурманящий запах только что испеченных пирожков и проводит к печке. Мамка с закатанными рукавами достает противень с пирожками. Часть пирожков, из предыдущей партии уже стоит на столе.

- И не думай, - говорит мать в мою сторону, - сейчас есть будем.

- А я ничего, я только один, - просительным тоном тяну я.

- Никаких «один». Ни одного до обеда не получишь, - отрезает мать и я забираюсь с ногами на лавку и смотрю в окно.

Входит батя. Опять они с мамкой начинают разговор про колхозы и про общинные земли. Я особо эти разговоры не слушаю. Я, конечно, в курсе, что на наши три соседних села организовали колхоз и, что всех туда зовут. Да только никто не идет. Первыми и единственными в колхоз потянулись пьяницы и лентяи, а люди рабочие, со своим хозяйством, туда ни шли.

За окном, возле будки лежит наша собака и, как и я, смотрит на прохожих. Забор у нас плетеный и не высокий, поэтому всех, проходивших мимо, можно легко разглядеть. Часто, когда мы во дворе, прохожие останавливаются, приветствуя отца и разговаривая с ним. Сейчас во дворе никого нет, поэтому прохожие идут мимо, а мы, вместе с собакой, провожаем их взглядом. Тем временем, мамка накрывает на стол и мы садимся кушать. За столом, мы обычно собираемся впятером – я, мамка, батя, сестренка и работник. Сестренка еще совсем маленькая, но в свои полтора года старается кушать наравне со всеми. Работник обычно ест с нами, а потом уходит к себе в деревню. Путь ему не близкий, около пяти верст, поэтому, особенно если выезжают они с отцом рано, работник ночует у нас.

Сегодня у нас щи и пирожки. Первым черпает батя, потом работник, потом мамка для сестренки и себя, ну а затем уже я. Я обычно не забываюсь и черпаю в свою очередь, потому что если влезть не вовремя, то батя может дать ложкой по лбу. Мы быстро заканчиваем щи и переходим к пирожкам, но тут нас отвлекает лай собаки. Отец поворачивается к окну и его лицо сразу меняется. Подскочив к окну, я вижу, что возле нашего и соседнего дома остановились две подводы. С подвод спрыгивают новые члены колхоза. Среди приехавших несколько вооруженных людей. Отец резко встает и идет к выходу. Следом за ним выскакивает работник. Мы втроем с мамкой и сестренкой сбиваемся у окна. На улице, один из приехавших достает какую-то бумажку и начинает что-то зачитывать. Другие стоят вразвалку за его спиной. Я замечаю, как наливается краской лицо бати и он, что-то гневно кричит. Я выбегаю на улицу.

- Дождался буржуй?- говорит один из новых колхозников,- и на тебя нашлась управа.

На лицах других гуляет ухмылка.

- Накопил на людском поте и крови. Теперь плати падаль!

- Я на поле вкалывал, когда ты горькую пил,- отвечает батя,- что, босяк, чужое грабить просто?

- Кто тут босяк и кто как работает - это суд решит. В лагерь поедешь, Нэпман, со всем своим выводком,- говорит человек с бумажкой и, указывая на батю, говорит своим,- свяжите ему руки.

Двое бросаются к бате, но сразу подаются назад, когда видят, что батя не теряется и подхватывает вилы.

- Ружье, ружье, заряжай ружье,- кричит один из прибывших.

- Сопротивление при исполнении указа карается на месте,- говорит тот, что с бумажкой,- надо будет застрелить, застрелим. А ну, быстро бросил вилы.

- Стреляй падаль, но своего не отдам,- отвечает батя.

- Отдашь, как миленький отдашь и в лагерь поедешь. Тебе уже заготовили теплое местечко.

- За себя не боишься, так мы с твоей семьи начнем, - спокойно говорит человек с бумажкой, - лучше успокойся и давай решим по-хорошему. За содействие тебе могут меньший срок дать, а то и вообще без срока оставить. А нет, так сейчас всех повяжем.

У бати словно тухнет вся злость и раздражение. Он медленно опускает руки с вилами и смотрит на нас. Затем поворачивается к человеку с бумажкой, и отбрасывает вилы в сторону. Сразу же двое подскакивают к бате и вяжут ему руки за спиной. Другие, как только видят, что батя связан, идут к сараям и начинают выводить наш скот. Две лошади, четыре коровы с теленком и гуси быстро оказываются во дворе.

- Стоооой! – вдруг раздается протяжный крик.

Мы все резко вздрагиваем и видим, что в соседнем дворе, где жил батин брат, разыгрывается драма. Дядя Троша зигзагами бежит от двора в сторону огородов, а за ним бегут два вооруженных человека.

- Стой, собака! Стрелять буду! – кричит один из преследователей, но убегающий не реагирует и продолжает бежать. Преследователям мешают винтовки, и они бегут медленнее и с одышкой. Вдруг, один из преследователей, резко останавливается, вскидывает ружье и стреляет. У меня обмирает сердце и я закрываю глаза. Несколько секунд не решаюсь открыть, но любопытство берет верх, и я опять вижу, что дядя Троша целый и невредимый бежит дальше.

- Да стой же ты, убьем ведь! – кричит второй преследователь. Он тоже останавливается, вскидывает винтовку, но, то ли долго прицеливается, то ли медлит с выстрелом и дядя Троша успевает перепрыгнуть через соседский плетень.

- Ушел гад, - с каким-то явным сожалением говорит человек с бумажкой, - ну ничего, в наших селах он теперь не объявится. Присмотрите за этим, - кивает он в сторону бати. Двое, которые вязали батю, подходят к нему и становятся по бокам. Другие начинают подвязывать скот к подводам. Гусей, с шиканьем и криком, запихивают в мешки. В соседнем дворе происходит то же самое.

Моя рука, охваченная нервным напряжением, нащупывает маленький ножичек в кармане. Вдруг ко мне приходит мысль, что я могу помочь бате бежать. Я медленно, так, чтобы остаться никем не замеченным, делаю шаг вперед. Затем еще один. Батя находится на расстоянии нескольких метров от меня. Приблизившись к бате почти вплотную, я достаю ножичек и уже хочу начать водить им по веревке, но меня замечает один из батиных конвоиров.

- Ах, ты гаденыш! - вскрикивает он и со всего размаху бьет меня сапогом. Он попадает мне в живот, и я отлетаю на пару метров. Мне не хватает дыхания. Я пытаюсь хватать ртом воздух и почти не слышу криков и ударов прикладов о батину голову и тело. Сознание исчезает, я проваливаюсь и закрываю глаза. Спустя какое-то время, я чувствую, что воздух начинает поступать в легкие, делаю несколько глубоких вдохов и вижу, как мамка причитает с сестренкой на руках, а наш скот, вместе с окровавленным батей, уводят на подводах по деревенской дороге. Я хочу бежать, вскакиваю на ноги, но у меня кружится голова, я падаю и теряю сознание.

Второй раз я прихожу в себя, лежа на лавке в нашей избе. У меня перемотана голова. Мамка сидит возле окна и плачет. На улице уже ночь.

- Мамка, что случилось? – спрашиваю я.

- Лежи сына, - говорит мамка, - ты голову разбил, когда упал.

Медленно, но картина произошедшего всплывает у меня в голове. Я понимаю, что произошло непоправимое и начинаю плакать вместе с мамкой. Сестренка спит у мамки на руках. Так мы и сидим, пока не раздается тихий стук в окно. У мамки вырывается невольный возглас удивления. Она кому-то кивает, задувает лучину, кладет сестренку в кроватку и идет к двери в избу. Я слышу какой-то шорох и шепот, потом раздается две пары шагов и в горницу входит мамка с батей. Я моргаю и не верю своим глазам. Хочу вскочить навстречу бате, но в глазах темнеет, и я опять откидываюсь на лавку.

Я прихожу в себя только на следующий день. Открываю глаза и вижу, что лежу в телеге, которая медленно катится по избитой и не ровной дороге среди большого луга. Рядом со мной спит сестренка. Боком, на краю телеги, сидят мои двоюродные сестры и брат. Мамка с женой дяди Троши идут вровень с телегой. Я вижу спину бати, который держит поводья.

- Батя, - улыбаюсь я пересушенным ртом, закрываю глаза и опять проваливаюсь в забытье.

Я не вижу, как дядя Троша дергает поводья, поворачивается к мамке и говорит, что я, что-то, бормочу. Я не вижу, как мамка смачивает мне губы и обтирает лицо мокрой тканью.

Зато, я вижу, как мы идем с батей вдвоем по большому лугу. Вокруг нет ни деревенских домов, ни деревьев. Есть только луг, трава и пруд впереди. Я чувствую запах, запах утренней мокрой травы. Батя улыбается и достает из-за пазухи дудочку, которую я недавно смастерил. Мы садимся на траву и он начинает играть. Сперва, протяжная и не громкая мелодия набирает силу и выливается в красочные трели. Я вижу, как с другого конца трубочки выходит пар и устремляется вверх. Я откидываюсь на спину и смотрю в небо. Пар из трубочки превращается в клубы облаков, которые похожи на стайку гусей. Так мы и сидим, батя играет, я лежу и смотрю вверх, а по небу взад вперед бегают гуси, словно пытаясь найти большой и прохладный пруд.