Мой брат Торино

Когда это происходит, меньше всего ты думаешь о том, чтобы сохранить лицо. Кривишься, делаешь удивленную гримасу и летишь с этой гримасой в воду, со скоростью ядра, выпущенного из пушки. Отбойники установлены для тех, кто аккуратно входит в поворот, а не несется с крейсерской скоростью. Отбойники только с виду такие крепкие и монолитные, ребристые и стальные с опознавательными сигналами и яркой раскраской. Скажу вам наверняка – отбойники не удержат Гран Торино 1970 года выпуска, несущийся на скорости ста тридцати пяти километров в час по серпантину Алушта – Ялта. Разорванный, словно от взрыва снаряда, отбойник возник в зеркале заднего вида и помахал мне острыми кусками вырванных столбов. Секунда, и я уже лечу, а все мелкие детали отбойника отражаются в зеркале. Сердце в пятках, тело скованно и обездвижено адреналином, в пальцах резкий холод, в носу щипает, руки непослушны, словно сделаны из ваты. Удивление от происходящего так и не сменяется отчаянием, а застывает на те несколько секунд, пока ты летишь к воде. Всегда думал, что за эти доли секунды пролетает вся жизнь перед тобой – счастье, боль, все, что делал и все, что не сделал. Враки. За эти секунды перед тобой пролетает чайка, отбойник машет железными лапами и нос машины врезается в воду с силой, которая опять бросает тебя вперед, тянет, пытаясь порвать ремень безопасности и отбрасывает на сиденье, чтобы потом тряхнуть еще раз, но уже с гораздо меньшей амплитудой. Когда-нибудь изобретут машины, способные плавать, летать и ездить, но мой Гран Торино любит скорость, любит моих спутниц и совершенно не умеет плавать. На дно он уходит, как старый разбитый баркас у которого открыли все шлюзы. Тонет похлеще лодки с пробоиной в пол кормы. Не успеваю я опомниться, а ноги мои по колено в воде. Руки бросаются к двери, но старый ремень безопасности напоминает о себе и врезается в тело. Как там говорят, помните? Говорят, «при попадании в воду немедленно отстегнитесь и откройте стекло автомобиля, чтобы выбраться наружу. Если вы не успеете это сделать, то механизм может заклинить». Ну так это про меня. Когда я вспоминаю про ремень, то он уже в воде. Нажимаю на кнопку. Раз, другой, третий. Да что такое, это же механика! На четвертый раз механизм срабатывает и ремень, хоть и нехотя, освобождает меня. Спасибо тебе ремень! Сегодня ты спас меня два раза. Ноль разумных мыслей. В голове проносится только то, что происходит: «отстегнул ремень», «вода по шею», «распутал ремень», «где ручка двери?», «темная вода», «холодно», «не вижу». Вот прям так по порядку и несется. Не супергерой, не натренирован, не падал в воду с обрыва и не выживал еще ни разу. Можно попробовать выжить в первый раз. Вода под горло и уже надо вытягивать лицо, чтобы вдохнуть воздух. Руки нашарили дверную ручку, раз, два, три и… Дверь не открывается. Раз, два, три, нет, все-таки не открывается. Дверь заклинило. Возможно от удара, возможно от чего-либо еще. Мой Торино поглотила вода, но опустился он не глубоко – всего три метра. Я берусь за ручку, чтобы опустить стекло. Остатки воздуха собираю губами по самой кромке потолка. Щель между крышей и водой меньше сантиметра, но я ее нахожу и втягиваю воздух с силой мехов, которыми раздувают горнило. Знаю, что это последние крупицы, знаю, что следующий глоток воздуха смогу вдохнуть только на поверхности. До поверхности три метра. Много это или мало? Мало, если ты нырнул с пирса или плаваешь с маской и ластами, но как же это много, когда ты не можешь сделать вдох, а перед тобой наполовину открывшееся окно. Момент «Х» настал. Надежда, вера в свою исключительность и удачу не позволила мне даже на секунду задуматься о жизни. Я увидел всё – отбойник, чайку (будь она неладна), синюю морскую воду, ремень и руль своего Гран Торино. Однако, за этим всем, я не заметил главного – сейчас мне придет кирдык. Не капец, не капут, а полный кирдык. Все. Не станет меня, моего «Я», не запомнюсь я никому и ничем. Разбухший трупик на столе в морге с синим лицом утопленника. Я не выберусь и останусь здесь, за рулем своего Гранд Торино, за рулем самого дорогого друга, который только может быть у такого человека как я. Небо, трехметровое небо, так и будет колыхаться в синеве волн над моей головой, а ноги и руки ощущать невесомость, пока водолазы соседнего города, не поднимут меня, распухшего, не вытащат из машины и не отвезут в соседний морг. Опознавать меня некому, да и не за чем. В кармане куртки кошелек, права и паспорт. Родственники? Да, были. Семья? Да, была. Мамашу надо поискать будет в Хабаровске. Может кому-то она и нужна, да только не мне. Она меня бросила, когда уезжала со своим хахалем. В животе она увезла моего младшего, еще не родившегося, сводного брата. Батю я не знал, чему и рад. Видимо, был такой же пьяница, как и мамаша. Не знаю по какой причине это горе выпало моей бабушке, но она переносила свое горе стойко, каждый раз принимая мамашу в родной дом и прощая, если та, покидала его снова. Однажды, мамаша покинула дом без меня и больше не вернулась. Дедушка умер давно, я его даже не знал. Бабушка умерла, когда мне было пятнадцать. На этом родня и закончилась. Семьи, в том понимании, что вы ждете, у меня не было никогда. С одной прижил сына, с другой прижил дочку. Уехал от них. Даже не вспомню лица первой, а вторую, звали Наташкой. Кудряшки у нее еще были и нос немного вздернут. Глаза голубые, но с зеленым и улыбалась все время. Знала, что брошу ее, а все-равно улыбалась. Девочка, скорее всего, у нас получилась хорошенькая. Вот только не знаю, как она ее назвала. Я просил, чтобы назвала Анюткой, чтобы смотреть в «Анюткины глазки», но так и не дождался выписки из роддома. Впрыгнул с Торино, завел мотор и умчался дальше. Не по пути жизни оседлой и жизни кочевой. Не могут такие жизни соседствовать вместе. Только один друг понимал меня всегда, мой железный товарищ, безмолвный, но такой понимающий и чувствительный. Мой Торино. Темно-зеленого цвета с черной крышей и квадратными фарами, он был символом свободы, желания, стремления вперед. В самые тяжелые времена он выручал меня, давал надежду, помогал пройти любое испытание. В какие-то минуты я переставал ощущать, что являюсь только собой, а Торино является только машиной. Мы всегда были единым целым, как два брата близнеца. Дышали одним дыханием, носили одну у ту же одежду и плакали тогда, когда одному из нас было больно. Сейчас я крутил ручку стекла и понимал, что мой Торино уже похоронен, он труп, он мертв и покоиться на дне морском. С каждым поворотом ручки я ощущал, что сейчас делаю выбор. Выбор между тем кто сидел в Торино пять минут назад и несся по серпантину и тем, кто может выжить и начать новую жизнь. 

Я вынырну. На мою голову уставятся несколько автомобилистов, успевших остановится возле разорванного отбойника. Кто-то закричит и начнет показывать пальцем. Я подплыву к берегу, выползу, вдохну воздух полной грудью и заору во всю глотку, так, как орет младенец, только что появившийся на свет. Я буду орать, дышать, смотреть на солнце, накатывающие волны и на круглую морскую гальку, отполированную водой. Ко мне спустятся спасатели, потом поднимут машину, меня повезут в больницу, милиция составит акт и напишет, что я не был пьян. Врачи осмотрят меня и скажут, что мое состояние является удовлетворительным. Я выйду на улицу, пройду не более ста метров и сяду на газон. Мимо будут проходить люди, кто-то будет смотреть на меня, а я буду сидеть и сидеть и просижу до глубокого вечера. Затем я встану и поеду прочь из города, в котором я никогда не жил, поеду прочь с полуострова, в котором я никогда не мог остановиться, поеду прочь из страны, которая приняла меня, но не стала моим домом. Два, три, четыре, девять дней в пути, и я опять во Владивостоке, городе моего детства. Знакомые улицы, шум волн на берегу и запах водорослей. Холодная вода и пустынная набережная. Мост, перекинутый к острову Русский. Сколько лет прошло? Десять, пятнадцать? Я уехал тридцатилетним, а сейчас в моей голове больше половины седых волос. Унылые улицы, универмаг с красной вывеской и японско-китайскими товарами. Меня никто не помнит, и, я почти уверен, никто не ждет. На знакомой улице, сворачиваю во двор и подхожу к ее дому. Наташка жила на втором этаже. Не волновался давно, совсем забыл, как это, но сердце опять бьется, а во рту сохнет, как на первом свидании. В квартире свет, на окнах занавески, на подоконниках цветы. Старый, незваный гость пришел и топчется под окнами. Опускаю глаза, боюсь поднять снова, но не могу и поднимаю как раз в тот момент, когда возле окна мелькает женская фигура. Сердце, которое и так билось не медленно, ускоряется как минимум раза в два и теперь я отчетливо слышу каждый удар в голове и грудной клетке. Ватные ноги несут меня по лестнице вверх, в квартиру той, которую я оставил, в квартиру той, которая родила мне дочь, в квартиру той, которую я любил и не мог забыть даже в испарениях самых сильных наркотических дурманов. Звоню в звонок и тупо смотрю на дверной глазок. За дверью раздаются шаги. Меня разглядывают в дверной глазок и молчат. Говорю:
- Здравствуйте.
За дверью ни звука.
- Я знаю, что ты стоишь за дверью, - говорю я, - почему ты молчишь?
- Вы к кому? - раздается знакомый голос.
- Я к Наташе, - говорю я, а сердце падает и падает в пропасть. Удары стихают, дыхание становится ровным.
- Наташа здесь не живет, - отвечает ее голос из-за двери, и я слышу, как она отходит в глубь коридора.
Я смотрю на дверь еще добрую минуту. В голове мысли обрывками и пустота. Я поворачиваюсь, медленно спускаюсь по лестнице, словно в надежде, что дверь распахнется, засеменят дробные шаги и она в слезах кинется мне на шею, но чуда не происходит. Я снова на улице. В окнах второго этажа погашен свет, но я чувствую, что она стоит у окна. Я смотрю на окна, разворачиваюсь и выхожу на улицу. Теперь я тут, действительно, в последний раз. Я иду, в голове пустота и единственная мысль, которая должна была появиться еще в кабине Торино, в момент, когда я увидел приближающуюся гладь моря и ощутил удар об воду:
«ЗАЧЕМ Я ЖИВУ?»
Иду и не нахожу ответ, поднимаю глаза на проходящих мимо прохожих и не вижу ответа, смотрю на вывески и не понимаю, почему я завершаю свой круг именно так. Никто не ответит на мой вопрос. Ни сейчас, ни через год, ни через столетие. Что-то делал, где-то жил, кого-то знал, но что осталось мне теперь? Могила бабушки, да останки Торино, который так и будет ржаветь под водой? Я иду по набережной, с моря дует ветер и меня словно отталкивает подальше от воды, в город, к свету, к новым надеждам, новой жизни и дальнейшему поиску ответа на вопрос, который я осмелился себе озвучить. Новая жизнь! Как много в тебе надежд! Но я не живу, я существую, я несчастлив, я одинок, я опустошён, я старый и уставший зверь, растерявший свою удаль и желание бороться. Вода манит. Я делаю шаг к воде, еще один, захожу по пояс, по грудь и, наконец-то, окунаюсь с головой.

Я опять за рулем своего Торино. Рука, по инерции, продолжает крутить ручку стеклоподъемника. Сердце пульсирует. Весь воздух, который до этого был в салоне, либо вышел, либо сосредоточился в моей грудной клетке. Но вот стекло опущено, я смотрю на открывшийся ход и не вижу выхода. Вдруг я понимаю, что выход не через окно. Выход здесь, внутри моего Торино. Я должен остаться. Нет, не так. Я хочу остаться. Умирает мой брат близнец и я умру вместе с ним. Какая для кого разница что произойдет со мной? Никого нет на поверхности, никто меня не ждет. Меня ждет только мой брат, и он сейчас со мной. Затихло сердце стального мотора Торино, а мое сердце затихнет через раз, два, три…
Зачем я живу?
А я уже и не живу…